Этот юный идиот пошел не в отца, а в деда. Господи, вот это был человек! Стронгбоу выходил с ним в море несколько раз, торгуя опиумом вдоль китайского побережья, сначала как гардемарин, потом как помощник канонира, потом как третий помощник капитана при Страйде Орлове по прозвищу Горбун – первом хозяине клиперного флота компании после тайпэна.
Он увидел, как Малкольм обнял одной рукой девушку, она еще крепче прижалась к нему, и его сердце распахнулось им навстречу. Трудно взрослеть, трудно быть тайпэном, или почти тайпэном, «Благородного Дома», имея такого деда и такую мать. Он подчеркнуто перешел на другую сторону квартердека и стал вглядываться в море. Первый помощник последовал за ним. Они оба подняли глаза к парусам, когда несколько морских птиц, отдыхавших там, поменялись местами, крича и хлопая крыльями. Потом одна нырнула вниз с бом-брам-реи, и они видели, как она растаяла в темноте, отправившись на ночную охоту за рыбой. Еще одна отправилась за ней следом так же бесшумно.
Малкольм и Анжелика не шевельнулись, они не замечали ничего вокруг. Получасовые песочные часы на мостике опустели. Тотчас же вахтенный перевернул их и прозвонил шесть склянок, одиннадцать часов вечера; звякание колокола эхом отозвалось и с других кораблей в заливе. Они пробудились от грез.
– Пора вниз, Эйнджел?
– Скоро пойдем, милый. Чен сказал, что позовет нас, когда каюта будет готова. – Она думала об этом с того самого момента, когда он произнес: «Как бы ты отнеслась к тому, чтобы обвенчаться сегодня…» Она улыбнулась и поцеловала его в подбородок, готовая и спокойная. – Хеллоу, мой дорогой муж, у нас будет такая удивительная жизнь, я обещаю, больше никакой боли, ты поправишься и станешь здоровее, чем раньше. Обещаешь?
– Тысячу раз… моя дорогая жена.
Морские птицы продолжали камнем падать с рей, потом подошел Чен и доложил, что все было сделано так, как приказал тайпэн.
Малкольм добавил на кантонском:
– Теперь запомни, не разбуди тайтай, когда будешь будить меня. – «Тайтай» означало повелительница повелителей, первая жена, которая обладала высшей властью и была непререкаемым авторитетом в любом китайском доме, так же как муж повелевал за его пределами.
– Приятных снов, господин, десять тысяч сыновей вам, мисси.
– Тайтай, – поправил его Малкольм.
– Десять тысяч сыновей вам, тайтай.
– Что он сказал, Малкольм? – спросила она с улыбкой.
– Он пожелал тебе счастливого брака.
– Додзо, Чен, благодарю тебя, – ответила она.
Чен подождал, пока они не пожелали спокойной ночи вахтенным офицерам и не спустились вниз – Малкольм, помогая себе тростью и опираясь на ее плечо. Ай-й-йа, подумал он, пробираясь к трапу полубака, пусть все боги большие и малые оберегают господина и пошлют ему ночь, искупающую все его страдания – прошлые и грядущие, – но сначала пусть они подумают обо мне и моих заботах и объяснят Светлейшему Чену и тайтай Тесс, что я не имею к этому браку никакого отношения.
С квартердека Стронгбоу видел, как Чен спустился вниз.
– Вы нашли, где разместить их? Я имею в виду слуг?
– Мы повесили гамаки в парусном кубрике по правому борту. Им там будет удобно, если только мы не попадем в шторм.
– Хорошо. Не желаете выпить сейчас чаю, мистер?
– Да, благодарю вас, я вернусь через секунду. – Сегодня первый помощник стоял вахту с полуночи до четырех утра, и он легко сбежал вниз по трапу. В конце коридора у кормы находилась главная каюта. Дверь была закрыта. Он услышал, как с той стороны щелкнул запор. Улыбаясь и едва слышно насвистывая джигу, он направился на камбуз.
Малкольм прислонился спиной к двери, чувствуя, как все его тело ноет от нетерпения, и настроенный пройти к своей брачной постели без чужой помощи. Она остановилась у кровати и, полуобернувшись, смотрела на него. Просторная каюта выглядела очень аккуратно. Здесь было тепло. Большой обеденный стол и морские кресла были прикручены к палубе. Как и широкая кровать, на которой свободно могли разместиться двое – еще один из законов тайпэна. Кровать была высокая, изголовье ее приходилось прямо против середины кормовой переборки; парусиновые бортики, натягивавшиеся на веревках, охраняли спящих при сильном крене, когда корабль шел против ветра или менял галс под всеми парусами. Сейчас эти бортики были зачехлены. По левому борту располагались маленькая ванная и туалет. По правому – морской сундук для одежды. С балки свисала на шарнире масляная лампа, ее свет отбрасывал мягкие тени в приятном полумраке.
Они оба замерли в нерешительности, не зная, как быть дальше.
– Эйнджел?
– Да, cheri?
– Я люблю тебя.
– Я тоже люблю тебя, Малкольм. Я так счастлива.
По-прежнему ни один из них не двигался с места. Ее шаль слегка спустилась, приоткрыв плечи и бледно-зеленое платье в стиле ампир с высокой талией; складки мягкого шелка собрались у нее под грудью, которая вздымалась и падала в такт ударам его сердца. Платье было самым передовым образчиком высокой моды из последнего номера «Иллюстрейшн», присланного Колеттой; эта модель, вызывающая в своей простоте, еще не получила всеобщего и полного признания. Когда она появилась в этом платье за ужином, где их гостем был Стронгбоу, у обоих мужчин захватило дух, несмотря на все их самообладание.
Ее глаза, как зеркала, отражали его глаза, и вот, не в силах долее ждать и противится его желанию, которое почти осязаемо протянулось к ней, обволокло ее и затруднило дыхание, она устремилась в его объятия. Страстно. Шаль упала на пол, но она даже не заметила этого.
Чувствуя, как пол поплыл под ногами, она прошептала: – «Пойдем, cheri», – взяла его руку и часть его веса, еще раз помолилась про себя, прося помощи у Пресвятой Девы, отринула прошлое и будущее, оставив себе лишь настоящее, и повела его к постели, приняв решение дать ему все, чего он жаждал и ждал. Весь день сегодня, после этой внезапной и невероятной церемонии, она планировала этот момент, свою роль, просеивая в уме свои собственные мысли и то, что шепотом рассказывала ей Колетта о том, как вели себя в первую ночь некоторые из знаменитых дам французского двора: «Очень важно, Анжелика, взять это в свои руки, управлять жеребцом подобно опытной наезднице, сильной рукой и тугим поводом, твердо, но нежно смирить ту первоначальную жестокость, какую проявляют в такие минуты даже самые мягкие из мужей – чтобы было не так больно. Приготовься…»
Его нетерпению не было предела, большие руки бродили по ее телу, губы становились все настойчивее.